Из интервью со мной

Из издания Биробиджанской еврейской общины  «Фрейд» «Община» №5 от 06.03.1998

«Возвратиться к себе» 

— А ты знаешь, евреем я себя почувствовал только тогда, когда оказался за пределами нашей области. Точнее сказать, мне дали почувствовать себя таковым….Э, а что я сказал смешного?…

— Так вот значит…Дай-ка сигарету…Призвали однажды вашего слугу покорного на флота российские. и повезло мне аж на 4 года сразу, как это в одной строевой песне поётся. Ну, руки-ноги у меня на месте, рост и вес в норме. Годен. Здоров. Всё как у всех. Но ты знаешь, что в любом окружении всегда находятся люди, которые очень желают самоутвердиться. Поскольку, сами того не зная, страдают комплексом неполноценности. Вот так, с их подачи, появляются «сопливые салаги», «гнилые интеллигенты», «колхозники», «чурки» и прочий недостойный элемент. А тут ещё и не шибко образованный служака-замполит помогал мне в моей пятой графе утвердиться: «В нашем славном многонациональном экипаже, — бодро выкрикивал он перед строем, — единой дружной семьей живут и служат представители тридцати народов великой советской державы: русские и украинцы, белорусы и татары, узбеки и армяне, молдаване и чуваши…» Тут он переводил дыхание и, этак торжественно окинув слушателей взглядом, с ударением заканчивал: «И даже один еврей!» 

— Евреем в экипаже большого корабля был Валентин Пасманик, то есть я. Не думаю, что эта любопытная деталь имела решающее значение для характеристики боевых качеств нашей «коробки», но для меня — таки да — имела. «Сачканул» от наряда Вася Ермаков, опоздал из увольнения на берег Гурген Саакян — ну подумаешь, чего не бывает…А уж лично ты от нарушения устава поберегись — иначе, как говорится, положишь пятно на всё еврейство вообще. Иной Коля или Федя только и ждёт, чтобы ты где-то оступился или хоть в чём-то «не дотянул». Это я усвоил с первых дней службы и помнил об этом всё время. Тогда, наверное, и понял по-настоящему, как бы хорошо ни сделано было дело, всегда его можно сделать хоть чуточку, да лучше. это, кстати, всегда было жизненным принципом моего отца и деда по материнской линии. Оба считались первоклассными мастеровыми в своём деле…Но вот, представь себе, когда в коротеньком списке матросиков-первогодков , которым присвоили звание «старший матрос», оказалась и моя фамилия, кто-то за моей спиной прошипел: «Во, еврей-то наш, гляди-ка, уже и «лыку» себе заработал. Не, я всегда говорил, что…» Ну и что-то там ещё. Правда через годик примерно  народ наш корабельный меня зауважал. И помню, ка один «щирый украинэцъ» из Львова однажды сказал в мой адрес:  «Ни, цэй Пасманик нэ такий, як уси … воны. Вин свий хлопэцъ!» Вот и думай: возмутиться тебе или обрадоваться? Грустно, конечно, всё это…

…На улице Калинина, странной биробиджанской улице, на которой все дома носят исключительно нечётные номера и всегда чуть подрагивают от близко проходящих железнодорожных составов, и до сего дня стоит деревянная двухэтажка, где рос сын собственных родителей Валентин Донович Пасманик, родившийся в сорок пятом. С жилплощадью в то время было ещё хуже, чем всегда и обыкновенно, и народ жил кучно. Так что коридоры дома представляли собой ещё что-то вроде длинной «общественной» кухни, тесно заставленной примусами и керосинками, самодельными табуретками и вёдрами, увешанной детскими ваннами, ушастыми тазиками и велосипедами, с разнокалиберными ларями и ящиками вдоль стен и по углам. Для размещения всех прочих «удобств», включая сараи-дровяники и сараюшки-курятники, служил неширокий двор, который вопреки всему на свете остаётся для нас самым дорогим местом на земле. Именно отсюда мы делаем шаги в большую и совсем ещё не известную нам будущую жизнь.

— А ты знаешь, неизвестности как раз тогда для нас и не было. В каком смысле «не было»? — переходит рассказчик от «дворовой» темы к теме общественно, так сказать, государственной. — Союз наш представляли нам нерушимым, братство всех народов — вечным, могучую поступь к коммунизму — непрерывной. И уж не знаю, как там было насчёт материального обеспечения «дальнейшего» и «неуклонного», но идеологическое держалось на высоте, как раз на уровне наших вторых этажей. Плакаты и лозунги на видных местах можно было читать наоборот в широких и почти не просыхающих лужах под окнами.

…Большинство еврейских семей, переселившихся на обетованную им Советами биробиджанскую землю так, кажется, и не смогло преодолеть своей склонности к привычной для них жизни в старых местечках. Так что явная скученность населения городских домов-деревяшек и барачных жилмассивов мало кого угнетала. «Сюда ехали не простые люди — сюда ехали совсем уж простые люди» — сказал однажды кто-то из моих биробиджанских знакомцев). И здесь изначально сама собой создавалась атмосфера большого общежития: каждый живёт у всех на виду, все знаю всё обо всех и даже немножко больше. В этой коммунальной «общаге» складывались и некие неписанные правила поведения, от которых далеко отступать было нельзя. Надо было жить так, чтобы, по крайней мере, не мешать другим, а ещё лучше — по возможности помогать друг другу.

— Ни богатства, ни тяжёлых замков на дверях у людей тогда не было, — вспоминает Валентин. — Никто никогда не делил в то время нас и по национальным каким-то признакам. Правда, наши тёти Бэти и дяди Нюмы евреями, в каком-то смысле оставались: некоторые посещали синагогу, кто-то знал, что такое «еврейская пасха» и как надо отмечать Пурим. Идиш я и сам до сих пор могу понимать на слух. а шо уже тебе говорить за мой акцент?! Воспитанием нашим занималось всё взрослое население дома. Помню, пожилые наши соседки, например, совсем не одобряли близких знакомств своих дочерей с русскими парнями. Особенно с солдатиками. Ну, это понятно. Кто сам служил, тот это знает.

       Последняя волна сталинской чистки общества (на сей раз — от «космополитов»), как топором перерубила у нас естественную связь времен и поколений, без коей любая национальная культура — просто фикция, декларация, надувной шарик «для параду». Но, с величайшим трудом, однако ж, можно себе представить какой-либо общественный протест биробиджанских ервеев против закрытия национальных школ, профессионального еврейского же театра, против книжных костров во дворе областной библиотеки имени Шолом-Алейхема. На время замолк тогда в местном радиоэфире идиш.

— Нам, детям, родители ничего об этом не говорили, — продолжает Валентин. — Вдруг кто-то из нас повторит услышанное на улице или в школе. И если старшая моя сестра ещё успела поучиться в настоящей еврейской школе, то я уже поступал в обычную, русско-советскую, не видя в этом для себя ничего такого странного и страшного. Как все. Уравнивание советских граждан было, кажется, главным элементом социальной политики. Стриженными под одну гребёнку командовать проще. Подстригай и властвуй…

***

В конце 80-х корреспондент областного радио В.Д. Пасманик и Б.М. Рытенберг, учитель одной из биробиджанских школ, пришли на приём к секретарю «по идеологии» обкома КПСС за разрешением организовать в Биробиджане общество по изучению еврейской культуры и языка. Услыхав об этом, «главный идеолог» немедленно отреагировал разносом:

     — Что это у вас за фантазии, понимаете? Вы можете представить, чтобы, к примеру, где-нибудь в Ташкенте появилось бы вдруг общество по изучению узбекской культуры? Я — нет! А ведь мы с вами, уважаемые товарищи, живём в административном центре. Ев-рей-ской автономной области. И вы, понимаете ли, ведёте речь о каком-то вашем обществе. А потом, разве у нас в школах не изучаются история и культура?! Нет, я лично не понимаю вашей затеи. А ведь вы ещё и коммунист, товарищ Пасманик! И это в то время, когда весь наш советский народ….»

Далее последовал, как это обычно бывало, длинный пустопорожний монолог об «огромных ролях» и «больших значениях».

— «И пошли они солнцем палимы…» — со смехом закончил Валентин рассказ о своём легкомысленном визите в «белый дом».

— И знаешь о чём я тогда подумал? О том, что вот эта приставочка — «еврейская» — в названии нашей области сыграло для нас не лучшую роль. Чего ещё, дескать, нам желать, когда мы и без того в «своей» области живём? По радио у нас на еврейском говорят? Говорят. Печатается на идише несколько страниц в одной из областных газет. И хотя сейчас мало кто понимает, что там говорят и пишут, ну да ведь по-еврейски же как-никак! Как-то мне на глаза попался значок, на котором вместо слова «шолом» (мир) читается «шлус» (конец). Зато еврейскими буквами. Знай, мол, наших! Не говорю уже, сколько у нас на том идише ругали сионистов и израильских агрессоров.

      …Но в Биробиджане нашем всегда жили люди, вопреки всему не забывавшие своих корней. Автор этих срок помнит, как летом 67-го, слушая по радио сообщения ТАСС из Каира, биробиджанские евреи отнюдь не огорчались неудачами тех, кто обстреливал израильскую территорию из советского оружия.

— И вот тебе два анекдота того времени, — подхватывает Валентин. — Гамаль Абдель Насер шлёт телеграмму Брежневу: «Бьют жиды. Спасай, Россия!» Разговор в биробиджанском автобусе: «Миша, ты слышал сегодня по радио, что наши опять захватили шесть наших танков?»

        Кстати (хотя это, пожалуй, особая тема), Валентин Пасманик, мой бывший коллега по работе на областном радио, сделался в последнее время прямо-таки местной знаменитостью. Он собрал и издаёт сейчас сборник еврейских анекдотов. Его же перу принадлежат и рассказы. есть среди них и разухабисто-весёлые, есть и грустные. Всё как в жизни. Писать, правда, Пасманик, почему-то не любит.  С устным творчеством у него получается несомненно лучше. «Заведясь», он может на одном дыхании выдать серию флотских баек в вольном авторском переложении, представить слушателям десяток сюжетов из жизни старого Биробиджана, в лицах изобразить сценку субботника в заводском цеху и поведать о приключении журналиста в сельской глубинке. не возьмусь пересказывать пасманиковские истории: потребно писательское перо, чтобы передать на бумаге сочный колорит его повествований. Вздыхает: «Вс это моя слабость. сестра мне говорит: «Язык твой — враг наш. Ты что думаешь, что люди не видят, кого ты изображаешь в этих своих «выступлениях»? О вэ из мир!…»

    Помню, после какого-то конфликта с радиокомитетским начальством Валентин сгоряча начертал заявление об уходе. Узнав об этом, «радийцы» целой делегацией двинулись в председательский кабинет улаживать дело.

   — Уйдёт Пасманик — мы тут же все с тоски умрём, — прозвучал совсем уж неожиданный аргумент со стороны женской части делегации.

   Председатель явно не хотел, чтобы его подчинённые вымерли и быстренько вернул через них заявление автору.

    Идут годы…Уже стали воспоминаниями многие события, связанные со сложными коллизиями и непростыми акциями возрождения еврейской культуры в областном центре. «Всеобщая советизация» населения изрядно деформировала моральные устои общества. Единоначалие стало прямо-таки культом. К сожалению. Нет, даже к несчастью.

  — Сперва у нас возник чуть ли не десяток «разноцветных» еврейских кружков и клубов, — вздыхает Пасманик. — Ещё больше оказалось людей, которые хотели бы ими руководить. никто никого не слушал и не хотел. На собраниях говорили все и разом. Всё было, как раньше бывало на собраниях в каком-нибудь нищем колхозике. Теперь-то страсти поутихли. Да и заядлых спорщиков стало меньше. Хотя жалко, что репатриируются чаще всего интеллигенты, которых у нас итак всегда было не в избытке.  Кто остаётся? Скромные, трудолюбивые рабочие «лошадки», не в обиду им будет сказано. А правильней сказать — интузиасты. Их стараниями продолжают жить еврейская воскресная школа, действует народный университет. Всё это ложится на плечи тех, кто остаётся на своей «географической» родине. И тут, хочешь-не хочешь, надо держаться ближе друг к другу. А примером для нас могут служить Хабаровск, Самара, Санкт-Петербург, Омск. Биробиджанцев, повторюсь, подразмагнитило название области, во-первых, а во-вторых — провинциальное месторасположение Биробиджана. Даже когда его строили, кайло и топор ценились тут выше, чем скрипка и инструмент ювелира. Может поэтому и до сих пор мы плохо осознаём духовную пустоту ассимиляции…»

       Он замолкает, глядя в занесённое снегом окно, разминает в пальцах очередную сигарету:

— Ты знаешь, однажды вот это человек, бывший флотский главстаршина, бывший член КПСС и сын члена ВКП (б), окончив Высшую партшколу, раскрыл Тору и начал читать. Говорят, у Пасманика хорошо подвешенный язык. Но мне трудно передать то, что  испытываю, вчитываясь в глав древней книги — Книги моего народа. Именно в это время я действительно ощущаю себя евреем. Это чем-то похоже на возвращение из дальнего и трудного плавания: позади тебя — тёмная ночь океана, а впереди всё ярче — огни порта. Очень хотел бы, чтобы каждый ощутил свою причастность к своему народу, к его судьбе.